Акпер Акперов - Незримый поединок [Повесть и рассказы]

Зазвонил телефон. Я вскочил и снял трубку.

— Слушаю, — ответил я, стараясь подавить волнение.

— Здравствуй, папочка, — раздался вдруг детский голос.

Я понял, что это звонит дочь начальника. Однажды я уже был свидетелем разговора между начальником и дочерью.

— Здравствуй, девочка, — ответил я. — Твой папа вышел, он скоро вернется.

— Меня зовут Тамилла! — представилась она по телефону. — А это кто говорит? — она делала большое усилие, чтобы правильно выговаривать букву «р».

На какую-то долю секунды я почувствовал себя, как перед казнью. На лбу выступил холодный пот. Я не знал, что мне ответить. Но она настаивала на своем.

— А это кто говорит?

— Дядя Джумшуд говорит, — ответил я наконец.

Девочка еще о чем-то стала спрашивать, но я уже молчал.

— До свидания, дяденька! — Видимо, от долгого и безрезультатного ожидания ответной речи у девочки пропала охота говорить. Раздались короткие гудки и тут же приоткрылась дверь. Вошел начальник колонии. Я опустил трубку на рычаг и растерянно сказал:

— Вам звонила дочь.

— Спасибо. — Он занял свой стул за рабочим столом, предложил мне сесть на прежнее место и дочитать письмо.

«Я не беру на себя смелость, высказать что-либо о прошлом этого человека, — читал я дальше, — и мне вовсе неизвестен его настоящий образ жизни, но только высказав все, накопившееся в душе и связанное с моей единственной встречей с этим человеком, я, если не окажусь ему полезным, то, по крайней мере, навсегда освобожусь от той тяжести, которая камнем неисполненного долга лежит у меня на душе».

В конце он просил начальника колонии после освобождения направить меня на работу прямо к нему. «Правда, я не большой специалист по разгадыванию человеческих сердец, — писал он в конце своего письма, — но между тем во мне осталась неизгладимая вера в этого человека».

Письмо, как вы уже, наверное, догадались, было от Насира Джамаловича. Он сообщал свой адрес и просил начальника ответить ему.

Я протянул начальнику письмо.

— Оставьте его у себя, — сказал он.

Я поднялся, собираясь уходить, но он продолжал что-то писать и велел мне сесть. Ждать пришлось недолго, но эти считанные минуты мне показались часами. Я передумал тогда больше, чем за многие предыдущие месяцы и даже годы…

В эти минуты я по-настоящему презирал себя за все то гнусное, что копошилось в моих мыслях, когда я шел к этому человеку. Я впервые очутился перед судом собственной совести…

Наконец, начальник колонии оторвался от своего дела.

— Я боюсь, — сказал он мне доверительно, как товарищу по работе, — что в связи с загруженностью не смогу написать ответ этому товарищу. Может быть, напишите вы, а?

— Напишу, гражданин начальник, обязательно напишу.

— Вот и отлично. Кстати, я распорядился зачислить вас на курсы автокрановщиков без отрыва от производства. Думаю, что это вам пригодится. Ведь на строительство приглашают… До свидания! Вы свободны, если ко мне ничего не имеете…

Я вышел из кабинета начальника колонии. На душе у меня снова было легко, как у ребенка, еще не познавшего горечи ошибок. В приемной я присел за столик и попросил сигарету у заключенного, ожидавшего встречи с начальником. Я едва успел чиркнуть спичкой, как кто-то из сновавших в приемной недовольно предупредил меня:

— Здесь курить не полагается!

Когда я взглянул на того, кто сделал мне замечание, то увидел рядом с ним красивую, скромно одето девушку. Она сидела чуть поодаль. Лицо ее было бледным. Строгие, прямые, черные брови, казалось, охраняли покой ее устремленных в одну точку иссиня-черных глаз. Я забыл о сигарете, которую держал в руке. Что-то промелькнуло вдруг в моей памяти. Но что?! Девушку пригласили в кабинет. Мне показалось, что на какое-то время у меня перестало биться сердце… Когда девушка скрылась за дверью, не позволивший мне курить с той же ворчливостью, с какой сделал мне замечание, пробурчал:

— Вот что происходит в наше время. Приличной, замужней даме по кабинетам начальства ходить приходится.

— Но она не похожа на замужнюю, — вмешался я в разговор.

Заключенный пристально посмотрел на меня.

— Ты, сынок, на своем веку саженца не посадил и яблока не сорвал. Потому и трудно тебе судить о человеке. А о женском поле, тем более. Это сложная половина человечества. Наружность у них всегда обманчивая: смотришь, от роду красотой одарена, а заглянешь в душу, змея затаилась. По вопросу женского возраста я ломать голову вам не советую.

Трудно сказать, на сколько бы еще хватило рассуждений у этого эксперта по женскому полу, если бы в микрофоне, по селектору не прозвучал вдруг голос начальника колонии: «Пашаев Джумшуд, из второго отряда, зайдете ко мне». Услыхав свою фамилию, я вскочил с места. Уронил сигарету. От растерянности бросился в противоположную сторону. Но, опомнившись, вернулся. Громко постучал в дверь кабинета. Я едва успел сделать два шага от дверей к начальнику и поднять глаза на девушку, которую только что видел в приемной. Сразу же зазвучал голос начальника:

— Не распускайте нервы, Пашаев!

В одно мгновение я понял все. У девушки, которую я только что видел в приемной было мертвенно-бледное, заплаканное лицо.

— Атлас! Родная моя! — бросился я к ней, обнимая за вздрагивающие плечи. Она схватила мои руки и закрыла ими свои мокрые от слез глаза. Я целовал ее волосы и как в бреду повторял:

— Прости меня, прости меня…

Наверное, в эти минуты не меньше нас был счастлив и начальник колонии. Я остро почувствовал тогда, что удача других была для него высшим внутренним удовлетворением. Он с гордой улыбкой и даже задорно покачивая головой, обратился к нам:

— Ну, вот, поволновались, друзья, поплакали и хорошо. Давайте, если мне доверяете, помечтаем с вами о будущем.

Я впервые, после обращения начальника, услыхал голос взрослой своей сестры.

— Вы теперь самый дорогой для нас человек на свете, — сказала она начальнику, все сильнее прижимая мои руки к своим горячим щекам. — Вы вернули нас друг другу, мы доверяем вам во всем…

Начальник усадил меня. За все время нахождения в кабинете Атлас ни на минуту не выпускала мои руки из своих…

За час разговора в кабинете начальника передо мною как бы открылся целый мир человеческой доброты и счастья. Начальник принял в нашей судьбе по-настоящему отцовское участие. Он даже старался отвлечь меня и Атлас от воспоминаний прошлого, зная, что это могло доставить нам боль.

Наконец, мы решили как только истечет мой срок, а Атлас закончит медицинский техникум, вместе поехать в новостроящийся город, к Насиру Джамаловичу…

…Вечером бригадир отряда вызвал меня в комнату культпросветработы. Здесь находились все члены совета коллектива отряда и некоторые другие заключенные-общественники. Присутствовал и начальник отряда. Он просматривал какой-то журнал.

— Прошу внимания, — обратился к собравшимся председатель совета коллектива Леус, — заседание объявляю открытым. Прежде чем перейти к обсуждению основных вопросов, я должен кое о чем поставить вас в известность. Мы пригласили сюда не только членов совета коллектива, но и несколько наших общественников, чтобы подумать сообща о Джумшуде Пашаеве. О том, почему он демонстративно ушел с занятий по автоделу.

Большинство присутствующих так строго оглядело меня с ног до головы, что я подумал: наверное начальство с помощью коллектива решило избавиться от меня. Конечно, эта мысль была слишком произвольной… Моя последняя встреча с начальником колонии явно не совмещалась с моей подозрительностью.

— Так вот, — продолжал Леус, — в каком порядке мы будем обсуждать поставленный вопрос?

Леус обвел всех присутствующих сосредоточенным взглядом.

Заспорили о том, кого первым следует выслушать: меня, как нарушителя, или бригадира Балаева, который должен выступать моим обвинителем.

Наконец, один из производственников настоял, чтобы первым выслушали меня.

— Мы не первоклассника обсуждать собрались, — сказал он. — Перед нами взрослый человек, который может отвечать за свои поступки.

Я чувствовал себя как на сковородке.

Леус долго стучал карандашом, прежде чем среди собравшихся прекратился спор. Он несколько раз вопросительно посмотрел на начальника отряда, но старший лейтенант продолжал внимательнейшим образом разглядывать журнал. Тогда Леус обратился ко мне:

— Объясните совету отряда: почему демонстративно покинули занятие автошколы и еще грубили при этом преподавателю и товарищам по учебе? Здесь государство каждому заключенному няньку нанимать не будет. За свои поступки мы все отвечаем сами.

Я молчал. Присутствующие пытливо и выжидающе посматривали на меня Они хотели услышать от меня что-то такое, что направило бы обсуждение моего поступка по нужному руслу. Но я в эти минуты чувствовал себя дебютантом-канатоходцем, за которым следят тысячи глаз.